Джон Spalla

Это был апрель 2009 года, и Генуя заново накрасилась - сначала за счет колумбийцев, потом за счет чемпионата мира по футболу и, наконец, за счет того, что стала европейским городом культуры. Когда я шел по улице Сан-Лоренцо, я не мог не вспомнить запах копоти и грохот автобусов, когда я ходил по ней мальчишкой. Теперь здесь было так чисто, так по-европейски, что мне захотелось поскорее свернуть на canneto il curto, где еще была свободная территория от эйфории чистоты, к которой пристрастилась Генуя.

Я ехал фотографировать архитектора для новой книги, которая должна была вскоре выйти в свет. Джулиано Галлетта, соавтор книги, рассказал мне о персонаже, которого мне предстояло изобразить, и который для меня был прежде всего "тем, кто вернул Дворец дожей к жизни", после того как он на протяжении десятилетий оставался маленьким унылым зданием, заполненным пыльными папками и усталыми бюрократами.
Как и все мои фотосессии, она длилась недолго, не намного дольше, чем понадобилось Анри Картье Брессону, чтобы изобразить господина и госпожу Кюри, изображенных в тот момент, когда его показывали по дому.
Я впервые сфотографировал Джованни, когда он купал свое лицо в прекрасном свете, проникающем через одно из его окон, выходящих на церковь на площади Банчи.

Дружба между фотографом и архитектором (что при таком словосочетании звучит как название сказки Лафонтена) зародилась, когда я принес ему фотографию, отпечатанную в его студии в Сан-Лоренцо. Не думаю, что он решил, что я украл его душу (Джованни может выглядеть как угодно, только не как воин сиу), но, благодаря тому, что я оказался восприимчивым к его бредням, которые затрагивали тысячу тем (от его анархического дяди с легким ножом до его скитаний по бразильским лесам, где он строил тотемические сооружения), между нами, похоже, возникло взаимное любопытство.
Дружба укрепилась вскоре после этого, когда он захотел, чтобы я вместе с ним рассказал историю реставрации и возвращения монументальных статуй Дориа в город с помощью моих фотографий. Я провел с ним целые месяцы в подвале Сант-Агостино, фотографировал его, когда он перепрыгивал с одного на другой безголовый ствол, рассказывал мне все детали фризов этих фигур, завораживая своей глубокой и тонкой культурой. К сожалению, чаще всего я дремал, не понимая и не запоминая того, что он мне рассказывал, так как был занят съемкой. Но я был рад, что он счастлив, что ему есть кому рассказать об этих "казненных мраморах" (так называется книга, которая выросла из этого опыта).

Джованни любит фотографироваться, он не может этого отрицать, единственная опасность для него - риск "размытия". Он никогда не стоит на месте, его всегда пронизывает творческий или причудливый пыл. Как, например, на снимках, где он воздевает руки к небу, проклиная богов за хаос, причиненный различными шутингами на набережной, выходящей к дворцу принца, или проклиная ущерб, нанесенный городу дамбой (иногда я дразню его, говоря, что меня не смущает вид на город с этой улицы).

Благодаря ему несколько веселых русских подарили мне водку, купленную в московском аэропорту, а я фотографировал их в его студии, ставшей по случаю общежитием для постсоветских историков в ожидании эпохальной конференции, которую они должны были провести на следующий день и на которой смелый архитектор присутствовал в режиме онлайн из палаты в больнице, куда его срочно доставили. Затем его рассказы о поездках в оазисы иракской пустыни или об осмотре иранских мечетей в сопровождении подневольных, но бдительных аятолл. Джованни удается создавать плавные и бесконечные рассуждения со смелыми и всегда умными аналогиями, его affabulare звучит как поэма Сангинети. Он может вместить в себя все, а иногда и Все.

Энтузиазм - именно это слово характеризует нашего друга Джованни Spalla.
С ним, несмотря на то, что он иногда высказывал, казалось бы, нелепые мнения, я никогда не расходился.
Не из лести, а так, как бывает при общении с другом, чей ум всегда так очевиден, а улыбка всегда так мила.